Для них Украина была всегда – или почти всегда. И самое главное – большая часть этих людей вырастала в семьях, для которых украинская государственность никогда не была особой ценностью.
Их родители могли считать своей родиной Советский Союз, а к появлению независимой Украины отнеслись скорее как к неизбежному следствию развала империи. И они стали патриотами этой страны скорее поневоле – просто потому, что патриотизм внезапно ограничился Хутором Михайловским. Возможность карьеры в России – и советского патриотизма – еще долго мучила нашу политическую и творческую элиту, как отрезанная рука, которая может напомнить о себе в дождливую ночь. Помню, как друзья и коллеги пытались понять, почему это, живя в Москве, я все никак не могу поставить точку на своих провинциальных привязанностях, продолжаю писать по-украински и сотрудничать с киевскими или львовскими газетами. Удивлялись в самой Москве – но удивлялись и в Киеве.
Еще больше удивлялись, когда понимали, что я не этнический украинец – уж тут-то уж точно можно было бы отряхнуть чернозем с ног и жить так, как мечтал жить каждый малороссийский переселенец. Когда я рассказывал, что после августа 1991 года мне, тогда постоянно прописанному в Москве, пришлось посетить посольство Российской Федерации в Украине и подтвердить свое нежелание входить в российское гражданство – чтобы войти в украинское и получить паспорт страны, в которой я тогда не жил и не собирался жить еще почти два десятилетия – на меня просто начинали смотреть как на идиота.
А я – впрочем, это только мое личное мнение – никогда не был идиотом. Я был самым обыкновенным человеком, руководствовавшимся самым элементарным чувством исторической справедливости. Именно то, что я – не этнический украинец, помогало объективности этого чувства. Тарас Шевченко для меня – большой поэт, стихи которого я имею счастье читать в подлиннике, но вовсе не создатель моего собственного национального самосознания. Богдан Хмельницкий, Иван Мазепа, Владимир Винниченко, Михаил Грушевский, Симон Петлюра, Евгений Коновалец, Степан Бандера и многие другие – просто политические деятели, исторические ошибки которых для меня очевидны, но поступки которых увлекательны. Когда не так давно я рассказывал одному из коллег о корсиканской истории, он никак не мог понять, что же я нашел особенного в маленьком острове – а я никак не мог объяснить, что поступки деятелей корсиканского национального движения, когда-то изгнавших из армии своей независимой республики Наполеона Бонапарта, не менее удивительны, чем деяния Мазепы или Хмельницкого.
Но я родился не на Корсике. Я родился здесь. С первого дня, когда я вообще научился мыслить на политические темы, я гордился тем, что евреям удалось создать свое государство. И я никогда не мог понять – и принять – того факта, что украинцам, которым для создания государства не нужно переплывать моря, конфликтовать с недружелюбными соседями, орошать пустыни и гибнуть от малярии – в этом историческом праве отказано. Я прекрасно понимал, что моя собственная жизнь может состояться и без этого шанса, и вне этого государства.
И вместе с тем я не хотел без него жить, потому что понимал, что это будет совсем другая жизнь. Если бы я был этническим украинцем, я бы воспользовался привычным для наших интеллектуалов пафосом и написал бы, что это была бы жизнь без сердца. Но я буду прагматичнее: это была бы жизнь без руки, которая всегда в дождливую полночь напоминала бы о себе несбывшейся мечтой и заставляла бы переводить глаз на уродливый протез. С Украиной – какой бы она ни была – я чувствую себя полноценным человеком. Я знаю, что очень мало сделал для ее возникновения и понимаю, что меня не извиняет тот факт, что я был еще очень молод. Но, право же, я сделал все, что мог – в рамках своих человеческих возможностей и своей профессии. Я пытался бороться за души людей – как умел, я пытался объяснить им, что у них есть родина и эта родина – не то безумное чудовище, которое они принимали за свою страну, а их настоящая страна, их забытая мать, которой разрешали быть разве что союзной республикой. Я не утверждаю даже, что люди поверили мне – или несоизмеримо более талантливым и активным чем я. Просто нам повезло. Сама история помогла нам.
И вот это государство появилось – и опять болит, как отнятая рука, и опять кажется: это протез вместо страны. Опять нет Украины – ни для кого. Ни для тех, кто видел ее государством из Львова, ни для тех, кто видел ее государством из Киева, ни для тех, кто видел ее государством из Днепропетровска... Какая концепция победила? Никакая! Есть территория, которую разворовывают равнодушные никчемные люди. И это была моя осуществленная мечта?
Я мечтал не о стране. Я мечтал о шансе. Я хотел, чтобы украинцы получили шанс построить свое государство. И он у них есть, этот шанс. И будет. Можно с болью в сердце говорить о том, чего мы не добились, можно ужасаться тому, что нами упущено, можно сожалеть о бездарности властей, апатии общества, преданных ценностях и забытых героях. Но шанс остается шансом – с каждым годом на нашей земле все больше тех, кто ничего другого, кроме Украины не знал. Родители этих людей – патриоты поневоле. Сами дети – патриоты по рождению. Их дети вырастут в мире, в котором никогда не было никакого Советского Союза. Они будут даже не патриотами. Они будут просто украинцами.
Это самое главное. Это трудное, больное, мучающееся и мучающее государство – но это прекрасная, светлая и добрая страна. В конце концов, самое главное – это страна. Государство мы сможем еще построить, перестроить, выкорчевать с корнем всю ту мерзость, которая в нем проросла. А страна у нас есть и ее уже никто не отнимает.