Кино – это Квентин Тарантино. Это та ветвь – в ее радикальном, наиболее всеохватывающем смысле – в которой будет развиваться кинематограф в виде эстетики. В аспекте же производства – это, конечно, развитие техники, которая является средством в этом виде искусства, его medium. Нет, нет, Тарантино – очень хорошее, остроумное, эффектное, не штампованное кино. Более того, Квентин-то Иваныч и разгадал кинематограф. Это форма бесстыдства, это демонстрация, это освобождение чего-то иного, может, некоторая первобытность: первый хомо сапиенс малюет сакральный наскальный рисунок, где он убивает мамонта, затем он идет, гробит это несчастное животное и отдерибанивает шмат – все логично, да и что сверх того? Какие претензии? Задумываться над эстетикой и рефлексировать в этой ситуации было бы странно: наш хомо сапиенс просто помер бы с голоду.
Визуализация, а, главное, воспроизведение видеоряда, «прибытие поезда» – само по себе грубость и хамство. Отмечу, что здесь нет негативной окраски, но простая констатация, как если бы мы говорили о человеке волевого характера или упрямце. Всякое демонстрирование всегда тщится выйти за рамки, – как то морали и нравственности – достичь грани фола, часто жертвуя художественным качеством, скатываясь в пошлость. Правда, это не отличительная черта только киноискусства. К тому же не следует забывать, что кино - еще и бизнес. Но это другой вопрос.
Кинематограф включает в себя ряд других искусств – живопись, фотоискусство, театр, музыку, литературу – из которых оно произрастает. Но с каждого из них кино как бы сняло лишь гипсовую маску. Может это самое эфемерное искусство, созданное на сегодняшний день?
Мы обратимся к непосредственному праотцу кинематографа – живописи. Помимо прочих качеств, картина несет в себе жест, взгляд, порыв, уходящие в вечность. Кино же довершает жест и, тем самым, нивелирует его. Правда, и на этом не останавливается, но работает над – еще и еще более – детализированным изображением: настолько реалистичным, что сама иллюзия – суть кино – вымарывается. Мы обратимся к театру и увидим, что кино слишком производственное и механистичное, слишком посредственное, слишком «четвертая стена», возводя происходящее в иное измерение – уплощенное. Для литературы кино – это очень скудно и немногословно (примат, все ж таки, изображение). Но главное – литература требует постоянного соучастия, работы читательского воображения (воссоздания мира) и индивидуальной интерпретации. В этом случае кино – искусство даже несколько насильственного толка, точнее – тоталитарного. Сейчас кинематограф как раз направлен в сторону развоплощения и демифологизации окружающего мира. Оно не сообразуется с недоговоренностью, потому что кино – всегда договаривает, всегда – довершает. Кино врывается в личное пространство человека, но никогда не становится его индивидуальным, уникальным умопостроением - истинной иллюзией.
В данном случае, я бы предложил говорить о кинематографе как о декоративно-прикладном искусстве: то, что называется minorarts по отношению к majorarts: нетребовательное, прикладное искусство по отношению к искусству изящныму. Нечто подобное являют собою малые архитектурные формы, в функциях которых нет ничего уничижительного. Напротив, не предпочтем ли мы удобные МАФы гипермаркетам с минотаврскими лабиринтами, огромным выбором и очередями? Кинематограф именно декоративен, он скрашивает нашу жизнь, обрамляет ее, и, может, недалеки те дни, когда он войдет в высший эшелон, а сейчас им приятно бывает любоваться, как приятно смотреть на красивую расписную керамику.