1. Отношение к России и Украине на Западе.
Многим политическим деятелям удобнее относится к России и к происходящему здесь как к странной стране: вот вы, дескать, где-то там, в стороне, живёте. Ну, угрожает нам ядерная бомба, и чёрт с ней, а эти странные русские со своими обычаями и украинцы примерно такие же пусть сначала свои дела порешают, а когда прозреют всё равно к нам прийдут.
И я говорю им: «Слушайте, если вы считаете нас частью Европы, а мы действительно часть европейской цивилизации, то должны относиться к нам так, как друг к другу относитесь, как если бы происходящее в Украине или России происходило в Чехии или в Германии, с таким же уровнем реакции. Конечно, ничего такого там не случается, поэтому вам и не приходится реагировать», но был же случай, помните, когда националисты почти пришли к власти в Австрии? Как тогда канцлеру Вольфгангу Шюсселю тяжело пришлось, потому что в коалиции у него были неонаци... В Голландии тоже подобные вещи происходили. Но отношение к ним было незамедлительным, прямым, жёстким».
2. Главная проблема для Кремля в ближнем зарубежье.
Понимаете, никто не хочет быть на Россию похожим, ни одна страна СНГ, и, конечно, это для России беда. Почему сегодня и происходят покусывания и огрызания на политику других стран со стороны нынешнего нашего руководства? Да потому что Россия больше не является ни для кого примером, а раньше являлась: мы были впереди. Впереди Украины, тем более впереди Беларуси, других стран, и мы могли быть образцом – в особенности в экономической политике, когда могли делать бездефицитный бюджет, проводили реформы, повышали заработную плату, пенсию, когда уровень доходв населения рос на 15% в год.
3. Влияние Ходорковского, которое не могло не раздражать Путина.
В конце 90-х он играл важную роль – капитана самых богатых и влиятельных, поскольку сам своей империей и управлял. Многие олигархи того периода в меньшей степени управляли бизнесом, а Ходорковский управлял сам, поэтому, скажем так, уровень его погружения в дела и технику их исполнения был очень высок.
Принятие жёстких решений по взятию через налоговую систему под контроль нефтяного бизнеса являлось моей задачей, моей целью, поскольку в 90-е годы это был Клондайк, мало контролируемый государством, и государство буквально выпрашивало у нефтяных компаний налоги. Ходорковский выступал как глава профсоюза олигархов, и мы его выслушивали, поскольку им эти налоги предстояло платить. Поэтому у нас с Ходорковским были не то чтобы переговоры, а консультации, чтобы с новой системой олигархи были согласны, чтобы было понятно, чтобы они всё исполняли.
Однажды Ходорковский пришёл ко мне на приём и опять-таки от имени всего сообщества олигархов высказал идею: «Давайте примем закон, который снял бы все претензии к участникам крупнейших приватизационных сделок 90-х. Пусть этим законом будет установлено, что владельцы предприятий, которые были приватизированы тогда за бесценок, а теперь стоят миллиарды долларов, должны заплатить государству компенсацию – своего рода единовременный налог на многократное повышение капитализации принадлежащих им активов, и чтобы полученные деньги не растворились в бюджете, а сконцентрировались в специальном фонде для финансирования реформ общенародного значения». Для управления этим фондом Ходорковский предложил создать общественный совет, в который вошли бы депутаты, губернаторы, представители правительства и администрации президента.
У Ходорковского также была просьба: не спускать из правительства никаких формул и разнарядок. Он говорил: «Мы сами лучше всех знаем, сколько в своё время недоплатили государству, среди нас, участников приватизации, есть общее понимание, кто сколько должен внести. Кто-то полтора миллиарда долларов, кто-то три, кто-то пять – мы сами между собой договоримся».
Путин прочитал бумагу с проектом закона и оставил её у себя. Ничего не сказал, просто забрал те две странички, и всё – больше мы к этому вопросу не возвращались. Думаю, он понимал: принять этот закон – значит снять богатейших бизнесменов, крупных промышленников с крючка, а это, похоже, в планы его не входило. Потом я в этом мнении укрепился – как и все, кто следит за событиями в России. Пока бизнесмены находятся в подвешенном состоянии, не имея от государства никаких гарантий собственности, опасаясь в любой момент лишиться своих активов, ими можно манипулировать, поэтому Путин и положил проект этого закона под сукно.
4. Порабощённый Ельцин.
Ельцин был человеком слова, и он пообещал, что в дела нового президента вмешиваться не будет, к тому же, я думаю, Борис Николаевич хранил молчание, чтобы не создавать проблем своим родным и близким. Он всё понимал и беспокоился за их будущее, но в любом случае надо признать: первый президент России сам согласился на «несвободу» и заплатил за это очень серьёзным внутренним дискомфортом, причём с каждым месяцем это чувствовалось всё сильнее. И, думаю, это стало одной из причин его преждевременной кончины, поскольку он очень мучился.
Поначалу ведь он, когда в отставку ушёл, буквально преобразился. Очень активно всем интересовался, министров на дачу к себе приглашал, расспрашивал, как идут дела, что нового. Но однажды на совещании членов Совета безопасности Путин ко мне обратился: «Передайте членам правительства, чтобы без особой нужды Бориса Николаевича визитами не беспокоили, а то врачи сердятся, после этих встреч, говорят, он волнуется, а ему нужен покой – всё-таки сердце больное». По форме это была вежливая просьба, но по сути – приказ: больше никому к Ельцину не ездить, и после этого к нему, кроме меня и Волошина, фактически никто уже не приезжал.
Однажды он мне сказал: «Жаль, что так сложилось, что я тогда ушёл. Я только теперь понял, как бы мы с вами, Михал Михалыч, ещё поработали!».
Когда в 2005 году я поделился с Борисом Николаевичем, что собираюсь уйти в оппозицию, он сказал, что я поступаю правильно, дал много советов. Он ведь хорошо знал, что это такое – быть в оппозиции, в опале. При этом Ельцин признался: «Сейчас публично вас поддержать я не смогу, но через год деду будет 75 лет, и мне будет позволительно откровенно сказать всё, что я думаю. Тогда это сделаю». Он понимал, что всё возложенное им на алтарь построения демократического общества разрушается тем, чей приход во власть он сам обеспечил, – обмануться в человеке для него было очень тяжело.
Последний раз мы виделись осенью 2006 года, когда Ельцин сломал шейку бедра и лежал в больнице на Мичуринском проспекте. К нему никого не пускали, но на нашей встрече он настоял. Борис Николаевич тогда настоятельно советовал, чтобы я всё время менял телефоны, дабы избежать подслушивания: «Купите их побольше, самых простых, чтобы не жалко было. Берёте один, поговорили – и тут же выбрасывайте, берёте другой, говорите и – туда же, следующий – снова выбрасывайте!». Разгорячился, лёжа жестикулировал, изображая, как эти засвеченные телефоны прямо из окна машины надо выкидывать, а в апреле он умер.
5. Захват власти Путиным.
Первый сигнал прозвучал во время выступления Путина на банкете ФСБ по случаю так называемого «Дня чекиста» – обращаясь к сотне генералов, он произнёс тост, с большим подъёмом торжественно заявив, что поставленное перед ним задание по завоеванию власти в стране полностью выполнено. Зал взорвался громкими «Ура!». Там, на банкете, я воспринял это как не слишком удачную шутку в традиционном для аудитории стиле, но уже вечером того же дня промелькнула мысль: «А ведь в словах президента, пожалуй, заложен более глубокий смысл».
Сейчас уже очевидно, что в этой шутке вряд ли была даже малая доля шутки.
1 сентября 2004 года случилась трагедия в Беслане: чудовищный провал силовиков, спецслужб, власти вообще, но вместо того чтобы расследовать обстоятельства ужасной беды, наказать виновных, принять меры по усилению защиты людей, власть сделала другой выбор: принялась ущемлять гражданские права и политические свободы граждан. Нам всем объявили, что «в целях борьбы с международным терроризмом» отменяются выборы губернаторов, усложняется до запретительного порядок создания политических партий, ликвидируется возможность избрания независимых депутатов в парламент, партии проходят принудительную перерегистрацию, а проходной барьер в Думу повышается для них до 7%. Более того, правозащитные организации объявляются иностранными шпионами. Народное горе цинично использовали для запуска антиконституционного переворота, и во главе этого процесса стоял президент Путин.
Только тогда я понял, что разгром НТВ и ТВ-6, арест Ходорковского и Лебедева, отказ от реформирования «Газпрома» и многое другое – всё это звенья одной цепи: не просто ошибки Путина, а преднамеренные осознанные действия.
6. Аппаратная изолированность президента Медведева.
Даже за рубежом многие в своей политике основывались на том, что конфликт между Путиным и Медведевым произойдёт. Я же ещё до того, как Медведев стал президентом, утверждал и утверждают сейчас: никаких конфликтов там не было, нет и быть не может. Потому что такой вот симбиоз, так правильно всё подобрано. Не хочу на черты характера каждого переходить, но все эти годы Медведев демонстрирует полную лояльность, позиционируя себя как либерально настроенного человека, но своими действиями или бездействием подтверждает: он не хозяин своих решений, поскольку реализовать их не может.
7. Взаимодействие с Ющенко.
С ним было очень комфортно, мы прекрасно понимали друг друга и пытались ставить себя на место другого. Были, естественно, конфликты в переговорах, но не личные а из-за того, что мы отстаивали позиции своих государств, но всё-таки находили правильные решения, которые отвечали потребностям как Украины, так и Российской Федерации. Знаете, когда оба говорят по-русски (а до этого я имел большой опыт сотрудничества с иностранными главами государств – в бытность министром и замминистра), когда в твоём пространстве, русскоязычном, появляются люди такого уровня продвинутости, как иностранцы, это приятно.
Мы с ним начали привносить в наши межгосударственные отношения европейские методы взаимодействия. Документы, например, – поскольку я много лет в Министерстве финансов работал и знаю, как это делается (от имени Российской Федерации я подписал сотни документов), – стали оформлять по международным стандартам.
8. Реформы не могут быть произведены за короткий срок и не могут не ударить по рейтингу правительства реформаторов.
Чтобы проводить реформы, не затрагивая ничьих интересов... Такого не бывает, а политик должен верить в будущее своих реформ и то улучшение, которое эти реформы несут. Конечно, кому-то это будет вопреки, кому-то не понравится, есть риск утраты власти, может оказаться так, что критическая масса против, а некритическая за. Да, ты теряешь рейтинг, пост, но становишься правым, убеждённым в своей правоте, и потом, спустя четыре года, пять, шесть, вновь к власти приходишь, потому что граждане понимают: «Так он же правильно делал – зря мы его сменили». Этот переходный период может длиться 20-30 лет».